Этот человек мог бы с одинаковым успехом быть директором Эрмитажа, доктором исторических наук или знаменитым археологом. Но он не выбрал ни одну из этих дорог. Возле заваленной снегом калитки меня встречает мужчина в треухе, валенках, свитере и франтоватом сером пиджаке. Трудно определить его годы. Легко заметить другое: его глаза светятся, как драгоценные перстни эпохи Возрождения. Знакомьтесь: Александр Галковский, потомственный шляхтич, ткач, краевед и хранитель несметных сокровищ.
Мой визави говорит загадками, рассказывает о смерти князя Игоря, как о новости недельной давности, и поминает события 15—17-го веков, как будто они произошли вчера. Поначалу это сбивает с толку, но потом ты понимаешь: просто этот человек не принадлежит нашему времени. Он вращается и живет на орбите давно ушедших событий. Он погружен в прошлое, как в бассейн. И чувствует себя в нем абсолютно комфортно.
— Это сейчас наша деревня называется Судилы. А еще 7 веков назад ее звали Зарой. Все потому, что строилась за рвом. Во-он, посмотрите, за моим огородом — курган, у его подножия — оборонительный ров с водой. Наверху стояли землянки, по периметру — густой частокол. За этими стенами наши предки спасались от набегов московцев и киевских князей. И таких курганов-дединцев в округе семь, — показывает Галковский. — Откуда взялись Судилы? После бунта здесь за одну ночь вырезали десятки татарских семей. Напоминанием об этом страшном событии у дороги много веков лежал валун с изображением ключа и полумесяца. Местные по сей день помнят: ни сеять, ни пахать на этом пятачке нельзя. А камень этот от нас недавно увезли в музей.
Таких исторических «остановок» на судиловском маршруте — десятки. Истуканово кладбище, где местные находили кости древних людей-великанов ростом более 2 метров. Подземные ходы. Каменный крест в человеческий рост. Древнее еврейское кладбище, надгробья которого уже давно утратили буквы и знаки. Огромный якорь от рубленой струги—лодзи, на них далекие предки сплавлялись вниз к Кричеву. А оттуда через Сож, Днепр — в Черное море. Эта небольшая, на 60 дворов, деревенька Климовичского района — настоящий археологический заказник, в котором можно найти все: от французского штыка 1812 года до каменного топора и дротика.
— Детьми мы искали в здешних курганах монеты. И буквально набивали ими карманы! Меньше всего котировались черепки от старинной посуды, которых тут несметное множество. Затем шли монетки разного калибра и разных эпох. Самыми ценными у нас считались фигурки, свистульки, украшения и оружие. А бывало ведь, что откапывали и урны с человеческими останками, кости. В этом случае нужно было трижды перекреститься и вернуть все на место, — вспоминает мой гид. — Даже сейчас на огороде мы с женой находим старинные монеты: каждую весну земля, будто из забвения, выталкивает их на поверхность. Выбросить жалко: история. Потому и храню. С таким состоянием, как у меня сегодня, три-четыре века назад я был бы самым богатым шляхтичем в округе.
Разговоры о шляхетстве — отнюдь не досужие домыслы и не кокетство. Галковский с ходу называет мне «истинную» классификацию окрестных деревень, от которой мурашки ползут по коже. В списке номер один — «старая шляхта» — Ректа, Сидоровка, Слобода, Зарой и Потароновка, которые ни дня не были «под пригоном». Затем идут «латыши» (Галицкая Мыза, Петрово) — переселенцы с территории Прибалтики, которые пришли сюда четыреста лет назад. Замыкают список классовые враги и антагонисты — «мужики» (Стайки, Медведь, Путимель). Столько веков минуло, а лютая ненависть осталась.
— Это они, ужи печеные, в 1930-е годы раскулачивали нас, жгли наши ульи, воровали наш породистый скот на пастбищах. На их совести разрушенное старообрядческое кладбище. Ясное дело, с отпрысками этого клана мы не здороваемся по сей день. Раньше было за грех и жениться на их девках, и в церкви с ними одной стоять. Сейчас все это немного поутихло, дети уехали учиться и жить в город, но настоящий шляхтич мужику руку все равно не подаст, — сжав губы, Александр Галковский слегка задирает нос.
Но через секунду этот порыв проходит.
Дом, в котором мы сидим, — единственный и неповторимый в своем роде. Настоящий деревенский Лувр, коллекция которого охватывает период продолжительностью в несколько тысяч лет. Экспонаты хранятся всюду: на чердаке, в ледяном предбаннике, в шкафу, в массивных окладистых сундуках… Их сотни, и сотни, и сотни.
— Это чудо я откопал прошлой весной, когда сажал картошку: плугом подцепил и вынул. Тут и дураку понятно, что это древний каменный топор — о его лезвие можно порезаться даже сегодня, — демонстрирует орудие шляхтич. — Вот, смотри, мой узелок с монетками: их несколько десятков, все они принадлежали разным государствам и эпохам. Но что удивительно, найдены мною здесь, в Судилах! Керамику собираю уже 20 лет, и в моей коллекции сотни образцов. Макутки, макотеры, горлачи всех видов, сметанники, двоюшки и троюшки, глеки… Как думаешь, для чего вот этот, самый маленький с канавкой? Эх ты, гре-ечка. В этот кувшинчик мужички сцеживали семя от панских бычков и жеребцов. И потом брюхатили на породу своих коров и кобылиц.
А мы продолжаем экскурсию. В кухне над дверью вместо подковы прибит лапоть. «На счастье, — говорит хозяин и добавляет: — Крестьянское». Возле печки деревянный Г-образный крюк: на нем висят ведро с водой и кружки. Хочешь пить — пожалуйста. В зале — самопрядка и мотовило, но это отнюдь не музейные экспонаты.
Хозяин держит овец, сам их дважды в год стрижет, сам прядет нитки и сматывает затем в клубки. Он последний в округе мастер, который помнит технологию изготовления и все варианты орнаментов для шляхетных поясов. Их ткут долгими зимними вечерами, когда окна дома-музея расписывает узорами мороз.
— Смотри, братка, какое сокровище! — шляхтич поднимает крышку массивного сундука, доверху наполненного одеждой и домоткаными вещами 18—19-го веков. — Деревня вымирает, раньше в Судилах было 150 дворов, сегодня — треть. Уходят старики-старожилы, которые жили еще при царях, а вещи-то остаются: скатерти ручной работы, косынки, ручники, фартуки… Сердце кровью обливается, когда вижу, как все это добро пропадает. Ведь это не просто одежда, это невидимая азбука сельской жизни, в которой зашифрован народный этикет. Глянь на фартук. Знаешь, что означает его орнамент? Он значит: «Я девушка». А этот? «Не тронь меня». А тут символами вышито: «Я готова, бери меня». Тот вон свадебный, а этот женщина надевала, родив первенца. Такой причудливый орнамент вышивали многодетные матери, а там вон лежит фартук пожилой недетородной женщины. Пока работал почтальоном, много раз видел в газетах фотографии: в народном костюме стоит молодица, а по орнаменту — старая баба, которой давно пора на тот свет.
В каждой комнате — новая экспозиция. И очередной факт нашей далекой близкой истории. Вот этот плетеный кошель, в котором носили в поле обед, принадлежал «отцу Агатки»: его раскулачили и сослали в Сибирь. А эта иконка с потемневшим от времени покрытием помнит пожар в деревне 1890 года. Александр Галковский берет нож, разрезает луковицу надвое и натирает ею дощечку. И вот на моих глазах библейские черты проступают во всем своем великолепии.
— Одевайся, покажу тебе мои закрома, — судиловский шляхтич обувает валенки, набрасывает куртку, и мы выходим во двор. Возле дома под шапкой снега стоят, как солдаты на плацу, 80 дубовых ульев. Самый старый из них перешел по наследству от прадеда — ему более 100 лет… Четыре коровы, лошадь, утки, куры, гуси, свинки, две отары овец — Галковский ни на шаг не отступает от канонов, по которым жили отец и дед: в хозяйстве все должно быть свое. От валенок, которые он делает по старинке, до дубовых бочек под соленья.
— Полезай наверх! Аккуратно, лестница в снегу, — карабкаемся мы на чердак видавшего виды сарая. Через секунду моему взору открывается потрясающая картина, от которой участился бы пульс у директора любого краеведческого музея. Причем не только в Минске, но и в Москве, и в Берлине. Весь крестьянский быт прошлого и позапрошлого веков сконцентрирован на 20—30 квадратных метрах крытых соломой «запасников». Десятки наименований предметов обихода — и все работает! Об этих раритетах Галковский-старший может говорить часами, ведь их владельцев и весь их род он вспомнит до шестого колена. В этом вся его жизнь, все его радости и счастье.
…Маршрутка на Климовичи шла в 14.30. С собой в дорогу журналисту «Р» положили два кольца свиной колбасы, домашнее печенье с пылу с жару и банку меда с пасеки. В придачу — несколько потемневших от времени серебряных монет. Отказаться от щедрого подарка было невозможно. Меня провожали глаза последнего шляхтича из Судил, сиявшие, как перстни эпохи Возрождения.
